25 сентября, в Кишиневе состоится Церемония награждения Именной премией «Неравнодушное сердце» правозащитников, проявивших смелость и трудолюбие в работе по продвижению прав ЛГБТ. Это будет пятый по счету выпуск.
Премия «Неравнодушное сердце» была учреждена основателем Центра информации ГЕНДЕРДОК-М Алексеем Марчковым в юбилейный для организации год (в 2018 году ГДМ исполнилось 20 лет). И вручается она в знак благодарности тем правозащитникам, которые, рискуя своим здоровьем, а то и жизнью, работали и сейчас продолжают свою деятельность в области продвижения прав самой уязвимой социальной группы – сообщества ЛГБТ.
Среди лауреатов этого года Олена Шевченко, Глава общественной организации «Инсайт», членка совета директоров ILGA World, одна из самых заметных активисток Украины, выступающих за права женщин и сообщества ЛГБТКИ+. В 2021 году ее работа в области прав человека была отмечена премией посольства Нидерландов в Украине Human Rights Tulip, а в 2022 году она был удостоена Международной премии города Париж за права ЛГБТКИ+.
Мы поговорили с Оленой о начале ее активистской деятельности, о ее работе в качестве правозащитницы в военное время и об источнике мотивации на протяжении почти двух десятков лет ее работы.
— Алексей Марчков, учредитель премии, рассказал, что познакомился с вами в начале вашего пути в качестве активистки в области прав человека, в Киеве. Он сказал, что вы были очень молоды, но целеустремлённы и бесстрашны. Каким вы помните начало вашей работы в области прав человека?
— Я начала волонтерить в 2004 году в организации, которая называлась «Женская сеть», это был мой первый опыт. Но его сложно сравнить с тем, который начался с 2007 года, когда возникла идея, что нам нужна наша, другая организация, с несколько другим фокусом деятельности. С ГЕНДЕРДОК-М мы сотрудничали в рамках международного проекта PRECIS, начиная с 2009 года.
— В 2010 году вы стали Главой общественной организации «Инсайт». Я читала, что вам приходилось менять адрес каждый год или два из-за постоянных угроз. На самом деле, за вашу активистскую деятельность вы неоднократно подвергались нападениям, насилию и даже дважды были арестованы. Что заставило вас начать и продолжать активную деятельность в такое опасное для сообщества ЛГБТКИ+ время? Разве не было страшно?
— Если говорить по ощущениям, конечно, было страшно, и нельзя сказать, что я бесстрашный человек. Я помню этот страх, но как такового я уже не ощущаю. Может это приходит с опытом и с количеством всяких нападений (смеется). Но такого страха я уже не ощущаю. Тогда было намного страшнее, и больше всего меня волновала не моя личная безопасность, а именно тот момент, что, когда мы организовываем какую-то акцию, мы понимаем, что будет, скорее всего, не безопасно, и что я несу ответственность за безопасность тех людей, которых мы зовем на эту акцию. Несмотря на то, что мы всегда предупреждаем и говорим о том, что это может быть небезопасно, все равно это ощущение самое тяжелое.
Относительно того выходить или не выходить, в какой то момент я поняла, что если я перестану это делать, организовывать, то других людей нет, которые на тот момент могли бы это делать. То есть скорей всего будет еще какой-то провал на несколько лет пока найдутся люди, которые возьмут на себя эту ответственность. И так было достаточно долгое время, если честно.
Зато, за это время уже столько разных активисток и активистов появилось. Они не боятся, они выходят, и это очень круто.
— Олена, когда вы говорите о пропасти, что именно это может означать для ЛГБТ-сообщества?
— Отсутствие безопасности. Очень мало открытых людей по разным причинам. Во-первых, это должен быть камин-аут перед родными, семьей, это должна быть какая-то более-менее безопасная работа, чтобы тебя не уволили. Должно быть понимание того, что в любой ситуации тебе будет куда обратится, кто-то будет рядом и сможет тебе помочь, защитить. На тот момент отсутствие всех этих факторов приводило к тому, что было очень мало людей, которые были готовы организовывать, придумывать, реализовывать что-то.
— Вы упомянули о совместимости работы и ЛГБТ-активизма, и я вдруг осознала, что вы какое-то время совмещали работу активистки с работой преподавателя биологии и физкультуры в Киевском педагогическом университете им. Драгоманова. Как вам удавалось совмещать этот труд?
— Ну скажем так, это было сложно и несколько лет я пыталась балансировать, оставаясь преподавателем в университете и занимаясь активизмом. Я пыталась это совмещать и каким-то образом не замечать каких-то людей, которые на меня смотрят коса, о чем-то говорят по коридорам. Я так думаю, что это мне помогло на тот момент, что меня не уволили. Или еще что-то. А именно то, что на уровне человеческих отношений у меня с коллективом в университете были достаточно теплые отношения. Я училась в этом университете, заканчивала аспирантуру и осталась там преподавать. Это были достаточно долгие отношения, которые позволили и руководству, и моим коллегам и коллежанкам оставаться в каком-то русле… Назовем его толерантным.
Но в тот период действовал закон о запрете ЛГБТ людям преподавать, и я пошла на телевидение. Это был очень сложный период, мое лицо не показывали и меняли мой голос, потому что на тот момент было невозможно сделать это открыто, оставаясь в университете на своей должности. После передачи на телевидении я поняла, что надо сделать выбор, потому что это балансирование не может долго продолжатся. Но, признаюсь, мне эта работа нравилась и, положа руку на сердце, она мне нравится и сейчас.
— Я читала о том, что вы сделали камин-аут перед родителями через несколько лет после того, как начали заниматься активизмом. Эта деталь в вашей биографии меня тронула. Я бы вкратце описала ее как историю замечательного человека, который решился на смелый поступок. Вы закончили школу с золотой медалью, затем в 2001 году получили медаль лучшего студента г. Киева по физической культуре и спорту. Вы стали Университетским профессором биологии и одновременно тренером по борьбе в университетском спортивном клубе — своего рода идеальный человек во всех отношениях, но который не может открыть своим родителям маленькую деталь из своей жизни, которая может и не вписываться в этот идеальный образ. Такое ощущение, что иногда путь к совершенству во всех областях, за которые берется человек, может быть намного короче, чем путь к сердцу собственных родителей.
— Я бы не сказала, что у меня какой-то уникальный опыт. Есть очень много людей, у которых он схожий, и здесь все замешано именно на том, что наши родители, которым сейчас 60-70, в принципе все были одинаково воспитаны в обществе, которое не говорило не то, что о сексуальном образовании, но и о сексе в целом. Если речь шла про отношения, то это сразу семья, выйти замуж, родить детей, и как-то все по умолчанию. Вот и у меня такая же семья. Мы в принципе никогда такие вещи не обсуждали, поэтому это делало процесс камин-аута более сложным. Это не просто сказать, что у меня не будет мальчика или мужчины, у меня будет девочка, а еще добавляется вся нагрузка о том, что есть какие-то отношения, какие то-проблемы. Даже если бы я была гетеросексуальной, я не думаю, что мы бы обсуждали мои отношения. Достаточно сложная тема для моего поколения, которое выросло в такой эмоциональной дистанции от родителей. Поэтому этот процесс настолько сложный. Ты не можешь просто так, по душам, поговорить с ними об этом.
Сейчас все ОК. Все обо всем знают, мы вроде все выяснили, но это не сделало нас намного ближе.
— Прошло почти 20 лет с тех пор, как вы начали заниматься активизмом в защиту прав ЛГБТ, с тех пор многое изменилось к лучшему для сообщества. Но я видела в вашей биографии два случая, когда вас арестовывали, в том числе один арест был совсем недавно. Каково быть арестованной за борьбу за права человека?
— Они это сформулировали как несанкционированный протест, потому что они через суд его запретили, типа того, что он противоречит нормам общественной морали и все такое. Но мы выиграли в итоге. В первой инстанции они составили на меня протокол, который говорил о том, что если в следующей раз меня задержат, то меня посадят. Была достаточна интересная ситуация, потому что был декабрь 2012 года, день прав человека, там было еще нападение, слезоточивый газ. А на следующий день я улетала в Нью Йорк выступать в ООН. Я даже не была уверена, что меня выпустят из страны. Там еще был очень веселый судья, который рассказывал мне о том, что в принципе все публичные акции он бы запретил, а всех ЛГБТ вывез на остров и взорвал бы его. Мы выиграли этот суд во второй инстанции. Это одна из тех проблем, с которой все мы ходили по кругу, и Молдова в том числе, когда запрещают публичное собрание, и ты идешь это обжаловать, а суд второй инстанции говорит: а, да, они это сделали неправильно. Но собрание уже не проведешь.
— Я понимаю, что множество ситуаций такого рода и та смелость, с которой вы боретесь с ними, помогают вам с такой легкостью говорить о них сейчас, но какое из переживаний такого рода было самым страшным для вас?
— Когда меня задержали во второй раз. Мне смешно, потому что это настолько …странное обвинение. Страшно было потому, что я никогда не думала, что если я приду в зал суда, то меня там может заблокировать толпа из 300 праворадикалов, которые с оружием могли пройти в зал заседания суда и стали угрожать мне. И в принципе никакой полиции, никакой охраны, никого. Даже судья, его тоже как-то трясло немного. Это было что-то новое, потому что мне казалось, что если я захожу в здание суда, то в нем я должна чувствовать себя более-менее защищенной, но это был не тот случай, абсолютно. И вот, когда закончилось заседание суда, они окружили меня и ждали пока я выйду. Пришлось вызвать частную охранную фирму, которая вывозила меня через запасной выход. Вот это, мне кажется, жесть полная.
— Парадокс в том, что, работая на благо общества, это самое общество, время от времени пытается тебя уничтожить. Бывают ли у вас моменты отчаяния, когда хочется бросить все и начать более спокойную жизнь?
— Но усталость, в принципе, свойственна всем. Нормально, когда ты устаешь. Нужно какое-то время, чтобы восстановиться, перезагрузиться. Моя особенность заключается в том, что у меня этот период очень короткий. Если есть какие-то моменты для разочарования, то это максимум ночь, чтобы переспать с этим, чтобы на следующий день появились силы продолжать начатое.
Но и есть понимание того, что претензии к обществу в целом очень сложно предъявлять. Общество — это такая конструкция, которая не о ком и не о чем. Как средняя температура по палате, которой в принципе не существует.
Общество по сути своей всегда будет консервативным. Это такая штука, которая позволяет сохранить какую-то стабильность, устои, правила, которые мы называем традициями, да? Они сложно меняются, потому что люди передают их из уст в уста. В принципе это передача опыта. Но этот опыт, традиции, может быть очень жестокий и несправедливый, нарушающий права, телесную неприкосновенность и так далее. И объяснить это быстро всему обществу, чтобы оно перестало это делать, очень сложно. На это уходят годы работы, и это все меняется очень медленно. Поэтому, мое личное мнение, не стоит ориентироваться на какие-то там «давай проведем социологическое исследование, а там посмотрим, сколько процентов… больше, меньше». Изменения в общество всегда приносит меньшинство. Небольшие группы людей, которые более активные, прогрессивные, которые помогают обществу развиваться.
— Это прогрессивное меньшинство, о котором вы говорите, также подвергается серьезной критике и сопротивлению со стороны большинства. И если в мирное время государство не всегда справляется с защитой прав меньшинства, то, что происходит сейчас, в военное время, каково руководить организацией за права ЛГБТКИ+ людей на территории Украины?
— Очень сложно говорить о том, как поменялась ситуация во время войны, потому что она меняется каждый день. И основной вызов сейчас в том, что ты не можешь работать по каким-то долгосрочным планам. Это постоянный кризис менеджмента. Когда нужно принимать новые решение по несколько раз в день. Работать приходится намного больше, чем до войны, хотя и до войны работы было много. Но плюс в том, что все это показало, насколько мы все-таки ресурсная организация, которая способна даже в таких кризисных, ужасных условиях сохраниться, и не просто сохраниться, но и способна помогать другим в огромных объемах и создавать что-то новое.
Сейчас, во время войны, например, в последние два месяца у нас появилось очень много заявлений о жестоких избиениях со стороны территориальной обороны. Со стороны тех людей, которые должны защищать нас. И это происходит только потому, что кому-то показалось, что это гей, это ЛГБТ, и они могут вымогать у них деньги, они отбирают у них телефоны. Серьезно, ужасные истории. И что делает государство? Государство ничего не делает.
Кроме бомбардировок, перестрелок, вероятности, что снаряд попадет в твой дом, и тому подобного, нужно понимать, что у нас военное положение, что работы нет, особенно для тех, кто кому-то показался, что он человек из ЛГБТ. Ты ничего не сможешь сделать, если кто-то на тебя нападет, это показали последние нападения. Ну, кроме того, что мы защищаем людей: даем юристов, адвокатов, ну вот, больше никто тебя не защитит. Кроме этого, вы не можете пользоваться теми правами, которые есть у гетеросексуальной семьи, ведь нас не видят, как семью.
— В последнее время много говорилось о решении президента Зеленского рассмотреть заявление о легализации однополых браков. Как обычно, громко раздавались голоса, говорящие что это не приоритет, что война — не подходящее время для разговоров о заключении браков. Я хорошо понимаю, что приоритет не был связан с любовью или сексом, как некоторые пытались манипулировать в разговорах о брачных союзах. Объясните нам приоритет этой инициативы для ЛГБТ-сообщества.
— Дело в защите на уровне каких-то гарантий для человека, которые автоматически получаются теми, кто находятся в браке. Вопрос только в этом.
С первого октября будет объявлена всеобщая мобилизация, будут призывать и женщин. Очень много семей, особенно лесбиянок, девушек с детьми есть в Украине. У нас есть сейчас специальная регуляция, которая говорит о том, что во время мобилизации не может быть призвано два человека из семьи, у которых есть дети. Либо мужчина, либо женщина. Второй человек остается опекуном у ребенка. В случае с лесбиянками все это не работает. Могут призвать двух женщин, а с кем останется ребенок?
В ситуации, если один человек из семьи погибает, ребенок автоматически остается в семье той, которая его родила, потому что вторая женщина в паре — никто, либо ребенка отдают в детдом. И почему-то никто из государственных мужей не хочет думать о таких случаях и вариантах. То есть, если наше государство хочет, чтобы женщины массово пошли на фронт, а многие из женщин хотят и пойдут, то будьте добры обеспечить основные права и защиту для них, а на данный момент ее нет, от слова «совсем».
— Ваша работа в области прав человека была отмечена важными международными наградами, в том числе премией Human Rights Tulip, и международной премией города Париж за права ЛГБТКИ+. Каждая из них, вероятно, имеет особое значение для вас. А что значит для вас премия «Неравнодушное сердце»?
— Если честно, для меня это очень важная награда, потому что организация ГЕНДЕРДОК-М сыграла в моей жизни очень важную роль. Я очень люблю людей, работающих в этой организации, и тех, кто уже там не работает. Период первого нашего сотрудничества был очень важным этапом в становлении меня, как правозащитницы, важна поддержка, которую мне дали Алексей Петрович (Марчков), Анастасия Данилова, Анжелика Фролова, с которыми я поддерживаю очень теплые, дружеские связи. Эта премия для меня — это теплая память и знак того, что эти люди поддерживают нас и дальше, что они помнят о нас, что есть такое важное международное сотрудничество, такая теплая семья правозащитников.
Дойна ИПАТИЙ